Ю Несбё - И прольется кровь
– Попробуешь?
– Да.
– Посмотри на меня. Посмотри на меня! Ты обещаешь?
– Конечно.
– Ты сам сказал это, Ульф. Ты пообещал. Никто не может дать обещание Аните и не сдержать его, понимаешь? Ты оставил мне в заклад свою душу.
Я сглотнул и кивнул. Технически я ведь не пообещал ей ничего, кроме как попробовать. Попробовать пробудить желание и найти время, например. Я высвободил руку и дотянулся до дверной ручки.
Я направился в хижину длинным обходным путем. Прошел за холмом на северо-востоке, чтобы подойти со стороны леса, двигаясь между деревьями.
Олень стоял и чесался рогами об угол хижины. Он не решился бы подойти настолько близко, если бы в хижине кто-то был. И все же я ползком добрался до русла ручья и, пригнувшись, добежал до места, где спрятал винтовку. Я разобрал камни, вытащил ружье из толя, проверил, заряжено ли оно, и направился к хижине.
Олень остался на месте, с интересом поглядывая на меня. Изменилось не многое. Дверь шкафа была открыта, а я ее всегда хорошо закрывал, чтобы не пробрались мыши. Пустая кожаная сумка немного выглядывала из-под койки, а на дверной ручке с внутренней стороны двери был пепел. Я отогнул доску рядом со шкафом и просунул в дыру руку. Нащупав пистолет и пояс с деньгами, я вздохнул с облегчением. Потом сел на стул и попытался представить, что он мог подумать.
Сумка рассказала ему, что я здесь был, но тот факт, что ни денег, ни наркотиков, ни других вещей в ней не оказалось, поведал ему, что, возможно, я покинул это место, раздобыв себе более практичный рюкзак или что-нибудь в этом роде. После этого он засунул руку в печь, чтобы узнать, теплый ли пепел, и получить представление о том, на много ли я его опережаю.
Вот настолько я сумел проследить его мысли. Что дальше? Поехал ли он вслед за мной, не зная, куда я отправился и как покинул Косунд? Или же он спрятался где-нибудь поблизости и ждет, не вернусь ли я обратно? Но разве в таком случае он не вел бы себя более осторожно и не спрятал бы следы своего пребывания, чтобы я почувствовал себя в безопасности? Или, постойте-ка, теперь мне подумалось, что очевидные следы его пребывания в хижине должны были означать, что он уехал, и именно этого эффекта он и хотел достичь!
Черт.
Я схватил бинокль. Обвел взглядом всю линию горизонта, знакомую теперь до мельчайших деталей. Я искал что-нибудь, что было не так, как прежде. Вглядывался. Концентрировался.
Повторял все раз за разом.
Через несколько часов наступила усталость, но я не хотел ставить кофе, ведь дым подал бы видимый на расстояние многих километров сигнал о том, что я вернулся.
Только бы разразился дождь, только бы эти облака выпустили воду, только бы это случилось, потому что чертово ожидание сводило меня с ума!
Я отложил бинокль и ненадолго закрыл глаза.
Потом подошел к оленю.
Он настороженно посмотрел на меня, но не шелохнулся.
Я погладил его рога.
А потом взобрался ему на спину.
– Но, – сказал я.
Он сделал несколько шагов. Поначалу очень медленно.
– Да!
Затем более уверенно. И быстрее. В сторону деревни. Коленки его щелкали все чаще и чаще, как счетчик Гейгера, приближающийся к атомной бомбе.
Церковь была сожжена. Конечно, ведь здесь прошли немцы. Они искали участников Сопротивления. Но руины дымились и были еще теплыми. Камень и пепел. А между черными камнями танцевали они, некоторые из них были голыми. Они танцевали неистово и быстро, хотя песня священника была медленной и тягучей. Его белая ряса почернела от сажи, а перед ним стояли жених с невестой, она в черном, он в белом с головы до пят, начиная от белой шапки и заканчивая белыми деревянными башмаками. Песня стихла, и я подъехал ближе.
– Именем норвежского государства объявляю вас мужем и женой, – произнес он, плюнул чем-то коричневым на распятие, стоявшее рядом с ним, поднял судейский молоток и ударил по черной от огня алтарной решетке.
Один раз. Два раза. Три раза.
Я вздрогнул и проснулся. Я сидел, прислонившись головой к стене. Черт, эти сны меня измотали.
Но стук продолжался.
Сердце мое перестало биться, и я уставился на дверь.
Винтовка стояла у стены.
Я схватил ее, не вставая со стула. Положил приклад на плечо и щекой прижался к нему. Палец на спусковом крючке. Я сделал вдох и понял, что до сих пор сидел, затаив дыхание.
Еще два стука.
А потом дверь открылась.
Небо прояснилось. Наступил вечер. Дверь выходила на запад, и человеку, стоявшему в дверях, солнце светило в спину, поэтому я видел только темный силуэт на фоне пологой равнины, с ореолом из оранжевых солнечных лучей.
– Ты меня застрелишь?
– Прости, – сказал я, опуская винтовку. – Я думал, это куропатка.
Ее смех был низким и спокойным, но лицо все еще находилось в тени, поэтому блестящий свет ее глаз мне пришлось вообразить.
Глава 10
Йонни уехал.
– Сегодня он сел на автобус в южном направлении, – сказала Лея.
Она отправила Кнута за дровами и водой. Она хотела выпить кофе и желала, чтобы я объяснил, зачем к ней заходил южанин и спрашивал, где я.
Я пожал плечами:
– На свете много южан. Он сказал, что ему надо?
– Сказал, что очень хотел бы с тобой поговорить. О делах.
– Ага, – сказал я. – Это был Йонни? Он похож на болотную птицу?
Лея не ответила. Она сидела за столом напротив меня и пыталась поймать мой взгляд.
– Он узнал, что ты живешь в охотничьей хижине, и уговорил кого-то показать ему дорогу. Но тебя здесь не было, и, поскольку кто-то еще рассказал ему, что ты заходил ко мне после похорон, он подумал, что я могу что-нибудь знать.
– И что ты сказала?
Я позволил ей поймать мой взгляд. Позволил изучить его. У меня было много что скрывать, и в то же время скрывать мне было нечего.
Она вздохнула:
– Я сказала, что ты снова уехал на юг.
– А почему ты так сказала?
– Потому что я не дура. Я не знаю и не желаю знать, в какую беду ты попал, но не хочу быть виноватой в том, что навлеку на тебя еще больше бед.
– Больше бед?
Она покачала головой. Это могло означать, что она неправильно выразилась, что я ее не так понял или что она не хочет об этом говорить. Она выглянула в окошко. Мы слышали, как Кнут энергично рубит дрова.
– По словам того мужчины, тебя зовут Юн, а не Ульф.
– А ты когда-нибудь верила, что меня зовут Ульф?
– Нет.
– И все же послала его в неверном направлении. Ты соврала. Что об этом сказано в твоем Писании?
Лея кивнула в ту сторону, откуда доносились удары:
– Он говорит, что мы должны позаботиться о тебе. В Писании об этом тоже говорится.
Какое-то время мы сидели молча. Мои руки лежали на столе, ее – на коленях.
– Спасибо, что занялся Кнутом на поминках.
– Не за что. Как он справляется?
– На самом деле неплохо.
– А ты?
Она пожала плечами:
– Мы, женщины, всегда справляемся.
Звук рубки стих. Скоро мальчик вернется. Лея снова посмотрела на меня. Глаза ее обрели такой цвет, какого я никогда не видел. Она сверлила меня взглядом.
– Я передумала, Ульф. Я хочу знать, от чего ты бежишь.
– Твоя первая мысль по этому поводу была умнее.
– Рассказывай.
– Зачем?
– Затем, что, по-моему, ты хороший человек. А хорошему человеку грехи всегда отпускаются.
– А если ты ошибаешься, если я не хороший человек? Тогда я сгорю в твоем аду?
Это прозвучало злее, чем мне хотелось.
– Я не ошибаюсь, Ульф, потому что я тебя вижу. Я тебя вижу.
Я сделал глубокий вдох. Пока еще я не знал, смогут ли слова политься у меня изо рта. Я смотрел в ее глаза, синие, как море под тобой, когда тебе десять лет, и ты стоишь на вершине скалы, и все твое существо хочет прыгнуть, кроме ног, которые не шевелятся.
– У меня была работа: требовать долги за наркотики и убивать людей, – услышал я собственный голос. – Я украл деньги у своего работодателя, и теперь он за мной охотится. А еще я втянул во все это Кнута, твоего десятилетнего сына. Я плачу ему за то, что он шпионит для меня. Точнее, даже не так. Он получит плату, только если доложит о чем-то подозрительном. Например, если он увидит людей, которые без раздумий убьют мальчика, коли потребуется. – Я вынул сигарету из пачки. – Ну, как теперь обстоят дела с прощением?
Она открыла рот одновременно с тем, как Кнут распахнул дверь.
– Вот, – сказал он, опуская дрова на пол перед печью. – Теперь я проголодался.
Лея смотрела на меня.
– У меня есть рыбные фрикадельки в банках, – сказал я.
– Эх, – ответил Кнут, – может, лучше поедим свежей трески?
– Боюсь, у меня здесь ее нет.
– Здесь нет. А в море есть. Мы поедем и наловим. Можно, мама?
– Сейчас середина ночи, – тихо сказала она, по-прежнему не отводя от меня глаз.
